С давних пор – даже и не могу сказать, с
каких – у меня возникло и стало расти чувство определенной неудовлетворенности
при изучении тех или иных дисциплин. Честно сознаюсь, я так и не смог усвоить
методику построения математических моделей поведения материи в пространстве.
«Пусть есть некая сфера, равномерно заполненная материальными частицами, но при
их взаимодействии неизбежно должны возникать флуктуации». Далее ведутся более
или менее понятные рассуждения с применением аппарата математического анализа,
что же в этой сфере может произойти и к чему все это приведет. Не всегда мне
были понятны эти рассуждения, но начиналось непонимание всегда с того, откуда
же взялись флуктуации, если материальные частицы равномерно заполняют пространство
(или некий выделенный исследуемый объем). То, что флуктуации есть, а
равномерности заполнения нет – это известно из практики повседневной жизни. В
принципе ясно и то, что нет пока методов и инструментов для того, чтобы можно
было рассчитать даже и малый выделенный объем с учетом всех видов
взаимодействия частиц (любых) в простых условиях. Поэтому приходится упрощать
модели, принимать некоторые искусственные допущения и прочее. Но из этого
делаются далеко идущие выводы!
Нет вопросов: надо с чего-то начинать в
изучении неизвестного и в построении рабочих теорий. Однако надо все же
понимать, где упрощенная модель и предположения, а где проверенная рабочая
теория. Когда пытались только подступиться к решению проблем реактивного
движения и применяли упрощенные модели, тогда ракеты взрывались. Когда накопили
опыт, получили обширный практический материал (иногда и ценой человеческих
жизней), когда научились учитывать важные мелочи и обнаружили такие явления и
закономерности, о которых никто вначале и не подозревал – только тогда ракеты
стали летать и появилась некоторая уверенность, что в очередной раз не
взорвется какой-нибудь турбонасосный агрегат.
Мне непонятно, почему же тогда с такой
уверенностью ученые твердят сейчас о начале всех начал в Большом взрыве? Процессы
во время Большого взрыва вряд ли были проще процессов в ракетном двигателе. Но
чтобы РД залетали, потребовалось испытать огнем на стендах тысячи и тысячи
опытных экземпляров иногда с катастрофическими последствиями; тысячи ракет
взорвалось в полете – уверенность в теориях и математических моделях пришла
только тогда, когда столько сил было затрачено на исследования и эксперименты. А
физики-теоретики несмотря ни на что берут на себя право утверждать, что
Вселенная образовалась именно 13,7 млрд. лет назад, именно в Большом взрыве.
Только на основании математической модели. И никаких возражений! Хотя
подтверждений этому «факту» можно пересчитать по пальцам, главные из которых
разбегание галактик и реликтовое излучение. А сама теория не единожды требовала
пересмотра и откровенных подгонок. Достаточно упомянуть ключевой момент теории
Большого взрыва – инфляцию. Без инфляции эта теория оказывается несостоятельной
не только по сути, но и количественно – просто по времени не вписывается в
наблюдательные данные. Концепция инфляции не следует ни из каких
фундаментальных физических законов – очевидно, что она притянута «за уши».
Почему не слышно ни одной альтернативной теории или хотя бы гипотезы?
Задаваясь подобными вопросами, я прекрасно
понимаю, что, образно говоря, останавливаюсь столбом на пути мощного потока.
Все несутся вокруг меня, не обращая никакого внимания, а кто спотыкается об
меня или вдруг шишку на лбу обнаруживает, те обругивают меня по-всякому,
называя бревном на пути прогресса. Это обидно, только я никак не могу понять,
что это за прогресс. Когда я мальчишкой, ничегошеньки не зная и не понимая,
услышал о математике, то подумал, что вот ЭТО есть то, что способно раз и
навсегда исключить из практики различие толкований. Математика – это же не
болтовня политиков или судейских, не религиозная софистика, здесь нет места
толкованиям. 2 * 2 всегда 4, независимо оттого, угодно это Богу или нет в
каком-либо конкретном случае. Мне казалось, что математика стоит над миром этаким
бесстрастным и абсолютно независимым арбитром. Она стоит над мелочным людским
делячеством, над суевериями, над невежественной глупостью властителей и хозяев
жизни. Но как-то так постепенно, не вдруг становилось ясно, что такое
представление тоже сильно идеализировано. Интегралы, описывающие состояние и
взаимодействие тех или иных систем материальных объектов, оказывается, не
всегда могут браться. Т.е. получалась странная вещь: законы математики строгие,
различие интерпретаций невозможно по определению, физические объекты и их
взаимодействие реальны и описание их уравнениями возражений не вызывает – а
решение получить невозможно.
Однажды с приятелем мы взялись за решение
известной задачи трех тел. Простейший случай: три материальных точки,
обладающих не нулевой массой каждая, по определению располагаются в плоскости и
взаимодействуют только по закону всемирного тяготения. Мы построили программную
модель численного решения – результат получился расходящимся. Я так и не понял,
почему. Конечно, мы не применяли преобразований Лоренца и не использовали
теорию относительности, полагая, что в простейшем случае это необязательно, но
лично меня итог обескуражил. Возможно, именно тогда у меня закрались смутные
сомнения в непогрешимости математики, хотя главным образом я свою неудачу отнес
на счет неучтенных свойств материальных точек и гравитационного взаимодействия,
т.е. недостаточного знания физики.
Однако сомнения только накапливались со
временем. Стало ясно, что математика математикой, а интерпретация физического смысла
– это самостоятельная и далеко нетривиальная задача. В учебниках, в общем-то,
редко можно встретить процесс становления той или иной теории, в них, как
правило, приводится более-менее подробный вывод соответствующих законов с
довольно скупыми размышлениями общего характера. Это понятно: наука не
литература, не драматургия, особенно если она главной своей опорой имеет
эксперимент и математику. Но ведь еще Макс Планк сказал: «Всякая теория
обретает признание по мере вымирания своих оппонентов». И ведь правда. Артур
Эддингтон вдребезги разбил математически строго обоснованное предположение
Субрахманьяна Чандрасекара о наличии верхнего предела массы для белых карликов.
Казалось бы, о чем спорить – возьми и проверь сам. Но ученый авторитет грубо
высмеял молодого теоретика. И никто не посмел возразить. Чандра получил
Нобелевскую премию лишь сорок лет спустя.
Конечно, с белыми карликами, пределом массы
и собственными идеями Эддингтона все может быть не однозначно и до сих пор,
хотя бы потому, что в теории Чандры возникает сингулярность. Но важнее другое:
наука в лице ее авторитетов может, по сути, полицейскими методами ставить на
место всех, кого считает нужным. Чандру окончательно и бесповоротно поставить
на место не получилось – он сам был отнюдь не мягонького склада характера: в
науке он остался, стал профессором, получил мировую известность и, в конце
концов, Нобелевскую премию. А ведь иного на его месте можно было и сломать,
несмотря на то, что высказанные им мысли не были бездарным невежеством, а
просто сильно отличались от общепринятых представлений.
В феврале 2006 г. в НАСА случился скандал по
поводу термина «Большой взрыв»[1].
Инициатором скандала был молодой человек, недавно назначенный специалистом по
связям с общественностью. Особенно страшного он ничего не сделал, он только
решил, что все упоминания о «Большом взрыве» следует предварять словом
«теория». Однако НАСА и всё (как утверждается) мировое научное сообщество сочло
эти действия не только страшными, но и несовместимыми с жизнью в науке и даже
около нее: мальчишку распяли на кресте общественно-научного порицания и
отправили зализывать раны, видимо, туда, откуда он явился. Мальчишка-то ладно,
жалко, конечно, чисто по-человечески, да Бог с ним – не рядового, чай, состава,
не пропадет. А вот всем остальным-прочим отчетливое назидание: «гляди у меня,
несогласный? – врежу так, что полетят клочки по закоулочкам».
Однако с Большим взрывом и в самом деле не
все ясно. Гравитация определяет для материальных объектов не только предел
Чандрасекара, но и радиус Шварцшильда. Насколько я понимаю, от массивного
объекта, целиком расположенного внутри радиуса Шварцшильда, наружу не может
исходить даже свет, т.е. безмассовые фотоны. Тогда возникает вопрос: каким
образом сверхплотная кварк-глюонная плазма смогла вырваться наружу после
Большого взрыва? По определению, Большой взрыв породил массу и энергию равную
массе и энергии всей Вселенной в исчезающее малом объеме пространства. Но если
так, то ведь не может существовать никакой силы для преодоления горизонта
событий. Однако Вселенная есть – это факт, потому что мы в ней живем. Т.е. для
черных дыр горизонт событий есть, а для Большого взрыва его почему-то не было.
Из всех объяснений, как такое возможно, я так ничего и не понял. Что это:
следствие математической безграмотности или мой мозг отказывается понять
математические пируэты мысли, стремящейся совместить несовместимые явления?
А между тем с Большим взрывом, как мне
представляется, дело обстоит относительно просто. Математика и базирующаяся на
ней физика способны анализировать только те процессы, которые можно описать
функциональной зависимостью. Функция по определению есть математическое
выражение, в котором конечный набор постоянных величин связан математическими
операциями с конечным набором переменных величин. Для определения вида функции
часто требуется задать определенные граничные условия, особенно если в функцию
входит большое число свободных параметров. Время – один из важнейших переменных
параметров для любых физических процессов. Все динамические процессы развиваются
во времени. Отсюда, Большой взрыв дает возможность определения ключевого
параметра всей математической теории Мироздания – время начала t0.
Если удастся построить систему математических уравнений, решение которых даст
«разумное» соответствие временных интервалов теории с наблюдательными
астрономическими данными, то можно говорить о математическом описании эволюции
Вселенной. Если убрать саму идею Большого взрыва, то все теории эволюции
Вселенной теряют смысл или, что то же самое, можно выбирать любую, какая
придется больше по душе. Очевидно, что такое положение вещей в принципе
недопустимо. Поэтому Большой взрыв будут отстаивать всеми доступными методами и
средствами. Разве что только на кострах сжигать уже больше не будут –
настолько-то человечество, слава Богу, просветилось.
Определенная надежда есть, что за убеждения
живьем сжигать больше не будут, но все равно развитие современной науки сильно
напоминает развитие мировых религий. Те же благие начала, та же
концентрированная, понятная суть и такое же обрастание обрядами и ритуалами и
ожесточенной борьбой с инакомыслием. Сейчас в науке невозможно не только
высказать свою мысль, но даже и задать вопрос без одобрения учеными
авторитетами. По сути, Джорджу Дойчу (тому мальчишке из НАСА) была возглашена
анафема. «Споря со мной – споришь с самим Богом! А потому – изыди, сатана!»
Я остановился на обсуждении и примерах о
положении вещей в современной науке по трем основным причинам.
Первая – наболело, в известном смысле.
Вторая – хотел показать свое отношение к
этому.
Третья – попробовал подготовить почву к
рассуждениям о том, как с этим бороться.
Ну, тут сразу возникает вопрос: а надо
бороться? Вообще говоря, к идее борьбы, как единственно приличествующему
состоянию разумного существа, я со времен господства социалистической идеологии
отношусь, мягко говоря, осторожно. Борьба – это одоление противников. Одоление
противников приводит к появлению врагов. Появление врагов влечет установление
состояния борьбы как постоянного процесса. Тогда вопрос: а когда заниматься
делом, думать когда? С другой стороны, если не отстаивать свои взгляды, то о
них никто не узнает, и они не смогут приносить людям пользу, даже если они и
правильные. Что же делать в таком случае?
Честно скажу – не знаю.
Спорить я люблю. Но это если спор ведется
уважающими друг друга оппонентами, если в споре применяются убедительные
аргументы, и нет даже намека к переходу на личности. Это идеальные условия
спора, в реальной жизни практически недостижимые. Причин тому много, но главное
то, что обеспечить себе тепличные условия можно только в том случае, если
споришь с самим собой. Очевидно, что это тупик[2].
Т.е. к борьбе надо быть готовым, если голова не пуста и что-то хочешь донести
из нее до людей. Но борьба борьбе все-таки рознь. Я придерживаюсь принципов не
навязывания и не принуждения. Особенно если противоборство ведет к накалу
страстей и высвобождению эмоций. Эмоции сжигают интеллект. Эмоции блокируют
критический анализ и нередко приводят к тому, что даже разумные возражения
остаются незамеченными, а это может привести к опасным ошибкам в собственных
рассуждениях. Для меня все-таки большее значение имеет, что я могу предложить,
чем возможность дискредитации идей оппонента. Критика ради уничтожения
инакомыслия есть практика разрушения. Разрушением еще никому не удавалось
построить что-то полезное.
Отсюда можно сделать такой вывод. Как видно
из первой части этой статьи, у меня очень много вопросов к современным научным
теориям. Меня категорически не устраивает общее положение вещей в науке, как в
институте всеобщего человеческого развития и познания. Поэтому я стараюсь
задавать иногда неудобные, иногда, может быть, глупые вопросы. Но если я
сталкиваюсь с грубыми окриками или откровенно хамским отношением, то я стараюсь
по возможности не ввязываться в склоку, т.к. это уже не наука. К сожалению,
верно, если сонм хулителей задастся целью заклевать и уничтожить, то они этого,
скорее всего, добьются – их больше. Но со стороны жертвы это, говоря военным
языком, есть неподготовленная атака оборонительных позиций противника заведомо
недостаточными силами и средствами. Поражение при таком подходе неизбежно.
Можно, конечно, возмущаться и обвинять злые
происки врагов. Но есть так же
смысл задуматься и о том, почему такое безнадежное противостояние оказалось
возможным[3]?
Может, все-таки стоило собраться с мыслями и попытаться найти способ избежать
разбивания лба о бетонную стену? В любом случае, в противостоянии всегда
минимум две стороны. Будучи одной из них, вероятно, надо учиться делать
максимум, чтобы грядущее противостояние не стало безнадежным и не превратилось
бы в личную катастрофу. В конце концов, что
толку потом кричать с пеной у рта? Криком и оскорблениями дело не исправишь.
Хуже – новых врагов можно нажить.
У японцев и китайцев есть замечательная
логическая настольная игра го. По сложности и многообразию ситуаций на доске
она не проще, а я считаю, много сложнее шахмат. Главное же ее достоинство в
том, что это игра созидания, а не разрушения, как шахматы. Надо суметь сделать
так, чтобы свои построения выжили и принесли как можно больше очков с
территории. При этом всегда надо выдерживать баланс между желанием захватить
как можно больше и здравым смыслом. Не надо ставить себе цель растоптать
противника, стереть его с лица земли. Это не только бессмысленно, но и не
красиво. Противник – такой же человек, он так же имеет право на жизнь и
уважение, даже если он и слабее. Достаточно обеспечить себе необходимое преимущество
и не позволить противнику сделать то же. Го учит терпимости и в любом случае,
даже при проигрыше, позволяет тренировать умственные способности. А уважение
хотя бы и к слабому противнику только увеличивает уважение к тебе. Это ценное
качество. Не все в России им обладают, к сожалению. Отсюда столько неприязни и
эмоций даже на научно-популярных форумах.
Я предпочитаю не бороться с устоявшимися
теориями и представлением об устройстве Мира в смысле одоления противника. Я не
рассуждаю в отношении научных теорий в терминах противостояния. Поэтому не
разделяю взгляды людей, стремящихся подвести под свои воззрения идею
всеохватного заговора в современной науке. Я не думаю, что ученые что-то
осознанно скрывают от широкой общественности, подсовывая ей заведомо
непригодные учения с какой-то таинственной целью… Чего? Господства над миром?
Это слишком примитивная точка зрения, уже хотя бы потому, что их самих там
слишком много, чтобы они были в состоянии определенно до всего договориться.
Современный Храм Науки велик и могуч. Он твердо стоит на страже достигнутых
достижений и не позволяет никому эти достижения потревожить, не то, чтобы
поколебать (как, например, в истории с теорией Большого взрыва). Но и внутри
Храма их там полно. Их – это и ученых, и администраторов, и хозяйственников,
мнящих себя подле великих свершений человеческого разума. Многие из них честно
делают свое дело в силу отпущенных им Богом способностей. Однако есть и такие,
которым никакие способности нипочем. Главное – имя, авторитет и, разумеется,
власть. Храм Науки, как и храм Церкви, переполнены личностями и личными
страстями людей. А в отношении чего эти страсти пылают – вопрос до известной
степени десятый. Ведь и в далекие средние века всевозможные дьяконы, протоиереи
и епископы считали себя высочайше образованными. Они непоколебимы были в своем
убеждении, что именно они несут людям истинное знание. Через веру, естественно.
Ну, а сейчас через математику. Велика разница, если в иных математических
построениях даже среди самих математиков не все в состоянии разобраться[4].
Разница-то, конечно, велика: одно дело –
умозрительные заключения, ни на чем не основанные, ничем не подтверждаемые;
совсем другое дело – математические доказательства. Какими бы ни были частные
мнения, а со времен Пифагора квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника
равен сумме квадратов катетов. И надо полагать, таковым останется действительно
вечно. Однако не все утверждения так прочно доказываются, как теорема Пифагора.
С некоторых пор утвердилось даже мнение, что теоретики могут обосновать вообще
любое утверждение. Недаром среди физиков имела хождение полусерьезная притча.
Однажды в эксперименте физик получил некоторые данные, которые не смог понять.
Он попросил помочь ему одного теоретика. Тот блестяще справился с задачей,
оформив вполне строгую теорию. Но, к сожалению, спустя некоторое время
выяснилось, что в организацию опыта вкралась ошибка, и результаты эксперимента
должны быть прямо противоположны. Теоретик на это невозмутимо ответил, что
последние данные объясняются еще более естественно. Здесь вполне уместна
гоголевская немая сцена. И может быть, таких сцен было изрядно в истории науки,
да вот только и иных сцен было не меньше (это уж, как минимум). Трактовать-то
можно по-разному, а значит, чья теория вернее, зависит не от доказательств, а
от авторитета и глотки. «Не бывать верхнему пределу белых карликов в 1,4 массы
Солнца!» – громогласно заявил сэр Эддингтон. И не стало его. Не навсегда,
правда, и не в самой Природе, конечно, но до конца жизни великого астрофизика
не многие решались связываться со скандальным пределом массы.
В Храме Науки они там тоже, что скорпионы в
банке.
Майкл Браун в своей книге «Как я убил Плутон…»
подробно и драматично описывает попытку похищения научного открытия, попросту –
банального воровства. История в изложении Брауна довольно запутанная, но она
весьма наглядно демонстрирует то, что в погоне за правом называться
первооткрывателем все методы хороши. Вкратце суть дела состояла в том, что М.
Браун со своей командой астрономов открыли три объекта в поясе Койпера – далеко
за пределами орбиты Плутона, тогда еще считавшегося планетой. М. Браун официально
не сообщал об открытии, продолжая их планомерное изучение, однако временные
условные названия их попали в СМИ из списков объектов, обсуждаемых на очередной
астрономической конференции. Сами по себе эти названия ничего не говорили, и
никаких сведений о них никому известно не было. Тем не менее, нашелся один
ученый из Испании, который, не задумываясь, официально объявил об открытии
космического объекта, вдвое большего Плутона (позже выяснилось, что он втрое
меньше Плутона). Этим объектом был один из трех обнаруженных командой М.
Брауна, но официально заявленный уже под другим именем (тоже пока еще условным
2003EL61).
На самом деле испанский ученый – Хосе Луис
Ортис – в небе ничего не открывал. Как потом выяснилось, один из его студентов
просто выполнил поиск в Google по первоначальному условному имени, известному
из списка объектов той конференции (сейчас это карликовая планета Хаумеа). Оказалось,
что таким образом можно было попасть на сайт обсерватории в Чили, где уже были
указаны координаты объекта. Больше испанские астрономы ничего делать не стали,
а просто заявили об открытии. М. Брауну и его команде, можно сказать, еще
повезло, что таким же образом не были «открыты» два других объекта (теперь они
называются карликовыми планетами Эрида и Макемаке).
Эта история, конечно же, не прибавляет
уважения некоторым ученым и не украшает всю науку в целом, поскольку чуть ли не
ставит ее в один ряд с торговлей. Но примечательно еще и то, что, будучи
схваченным практически за руку, означенный астроном Ортис себя виновным не
признал. Напротив, он сам обвинил М. Брауна и его команду в намеренном сокрытии
сведений об открытых ими новых объектах, что не позволило другим ученым принять
участие в исследованиях. Тем самым М. Браун со товарищи, по мнению Ортиса,
поступили нечестно, стремясь присвоить исключительно себе весь объем
исследований по новым объектам. И как это понимать? Жалкая попытка вора
затушевать свою вину вздорными встречными обвинениями? Так-то оно так, кабы было
все так просто.
М. Браун в своей книге довольно подробно
описывает длительный процесс открытий и исследований малых планет в поясе
Койпера. Он показывает, сколько труда необходимо затратить, сколько бессонных
ночей надо провести не только в обсерваториях у телескопов, но и в архивах за
изучением старых фотографий. Это действительно колоссальный труд, достойный
уважения. И надо понимать, имя М. Брауна в научной среде на протяжении всей его
научной карьеры было и остается высоко ценимым. Говорит за себя сам факт, что
всем трем описанным выше объектам (и некоторым другим тоже) были присвоены
официальные имена, предложенные именно М. Брауном. Но есть и другие
обстоятельства, не столь очевидные. Современные астрономические наблюдения –
занятие дорогостоящее. Оно требует использования уникальных инструментов, таких
как большие телескопы Кека на вершине Мауна-Кеа на Гавайях или орбитальный
телескоп им. Хаббла. Время работы этих сооружений расписаны по часам на годы
вперед. Очередь работы на них представляется десятками, если не сотнями ученых
с мировыми именами. И не просто учеными, а солидными научными группами, которые
получают право быть включенными в очередь на основании официальных заявок с
подробным описанием программ исследований. Стоит ли говорить, что доступ к телескопам
получают далеко не все желающие и только для работ, имеющих самую высокую
значимость для науки?
М. Браун и его команды в разное время
получили доступ к работам на этих телескопах. Причем сам М. Браун описывает, к
каким ухищрениям ему пришлось прибегать в иных случаях. Он не скрывает, что эти
ухищрения его были направлены прежде всего на то, чтобы до времени не открывать
параметры объектов, которые он собирался наблюдать, чтобы как раз избежать
возможность кражи. В астрономии принято правило: кто первым объявит об
обнаруженном объекте, тот и считается первооткрывателем, и именно он получает
преимущественное право именования этого объекта. Для заявления об открытии
достаточно указать его точные небесные координаты с минимумом описания его
свойств. Браун же стремился к тому, чтобы быть полным открывателем, т.е. заявлять
не только о новой светящейся точке на небе среди миллиардов других, но и
указывать при этом о большинстве параметров этой «точки». Иными словами, он
стремился узнать максимум возможного о том, что он нашел и со всей
определенностью говорить о классификационной принадлежности найденного.
Сказанного достаточно, чтобы сделать два
вывода.
Первый. М. Браун добросовестный ученый, не
даром получающий свой хлеб. Он не ищет легких путей, тщательно и добросовестно
прорабатывает все свои проекты.
Второй. Авторитет и связи М. Брауна дают ему
огромный приоритет в исследованиях. Там, где у менее известного ученого нет
никаких шансов воспользоваться мощью «Хаббла» хотя бы в течение нескольких
часов, М. Браун имеет возможность изучать тонкие параметры новооткрытых
космических тел.
Так кто же все-таки прав в истории с «кражей»
карликовой планеты? По всему, следует, видимо, понимать так, что Ортис поступил
непорядочно: он ведь не торчал сутками над старыми архивными фотографиями в
поисках неизвестных космических тел, не вглядывался в небо через телескоп. Он
просто взял то, что оказалось не очень удачно положенным. В быту за такие
поступки дают сроки тюремного заключения. Но и М. Браун не кристально чист. Правда,
он-то как раз считает себя абсолютно честным, так как написал о себе все так,
как написал. И все же, думаю, не все признают безгрешность М. Брауна
бесспорной. В конце концов, можно ведь понимать и так, что существующая система
признания научных заслуг вынуждает одних использовать свое привилегированное положение,
чтобы не упустить заслуженную славу, а других толкает в пропасть неприкрытого
бесчестия от отчаяния. Ведь если честно, у Ортиса и его студентов, судя по
всему, не было ни единого шанса открыть что-то мало-мальски значимое, работая
на своем слабеньком оборудовании. На что они рассчитывали, сказать трудно. Вряд
ли они всерьез могли надеяться на всемирное признание их первооткрывателями. Но
даже если это и произошло бы, были бы они по-настоящему удовлетворены: сами-то
они знали, что взяли чужое. Чем тут гордиться? Или все еще сложнее?
Я много обо всем этом рассуждаю, но если
честно, мне это неинтересно в смысле непосредственного участия. Собственно, мне
это неинтересно и в плане какого-то исследования – нужда заставляет (меня всю
жизнь нужда заставляет делать не очень то, что стоило бы). Я понимаю так, что
лезть в банку к матерым скорпионам без соответствующей экипировки и надлежащего
сопровождения для меня равносильно самоубийству. Я рассчитываю на то, что
кое-кто из них временами все же выныривает наружу, чтоб глотнуть немножко
свежего воздуха. Может, есть среди них те, мозги у которых способны зацепиться
за сумасшедшие идеи дилетанта? Я предпочитаю сформулировать свою гипотезу,
найти интересующихся и честных людей, с которыми эту гипотезу можно было бы
развить. Строго говоря, мне ведь и в самом деле много не надо. Я хочу достойно
жить, получая вознаграждения, за честную работу головой. Я уверен (как,
собственно, и все носители своих гипотез), что моя гипотеза концептуально верна,
она не противоречит большинству имеющихся научных знаний, она, наконец,
способна дать действительно единое понимание устройства Природы от самых ее
глубин. Рано или поздно, в том или ином виде ее все равно люди реализуют – это
лишь вопрос времени. И удачливости того человека, кто будет, так сказать,
первым. Эйнштейн, безусловно, талантливый ученый. Вот только идеализировать не
следует. Не было бы Эйнштейна, нашелся бы кто-то другой. Непременно нашелся бы!
Эйнштейн велик, но не идеален. Достаточно вспомнить, что после своей общей
теории относительности он ведь ничего значимого в науке не сделал. Это
общеизвестный факт, а не попытка принизить заслуги выдающегося ученого. Факт и
то, что в науке, как и вообще в жизни для любого человека многое зависит от
случая и стечения обстоятельств. В иных случаях даже и сумасбродная идея
становится господствующим направлением в науке (например, теория озимых
Лысенко), а в других – свежая и правильная мысль не находит никакой поддержки и
внимания. Например, теория движения тектонических плит. Ведь ее автора в начале
ХХ в. просто высмеяли. Альфред Вегенер умер за тридцать лет до признания его
гипотезы движения материков. Это сейчас его называют отцом теории тектоники
плит, а тогда никто и слышать ничего не хотел об этой «глупости».
Во всем этом виновата не наука, как таковая,
а люди, из умов которых все это состоит: и наука, и религия, и стремление к
наживе, и еще многое другое, как хорошее, так и плохое.
[1] По этому
поводу я тогда написал небольшую статью «Является ли наука полицейским?» В
блоге эту статью можно найти под названием «По мнению ученых…»
[2] Хотя кто
знает? Будда, говорят, таким образом пришел к нирване.
[3] Я не
рассматриваю здесь вопросы человеческих проблем, связанных с политикой,
классовой идеологией и межнациональной рознью. Все это, увы, есть и сейчас, но,
слава Богу, не в такой мере как это было в СССР во времена борьбы с
космополитизмом.
[4] В книге
Артура Миллера «Империя звезд…» описан забавный эпизод. Стирлинг Колгейт
написал статью. Рецензент из Ливермора попросил помощи у Ричарда Уайта,
работавшего с Колгейтом. Уайт, в свою очередь, попросил помощи у ливерморских
экспертов из других областей физики. Коллективная рекомендация: напечатать,
хотя кое-что следует доработать. Полностью понять статью никому из них не
удалось. Иными словами: «Надо опубликовать. Все равно никто не поймет».
Абсолютно согласен, по всем пунктам!
ОтветитьУдалить