Виталий Славин лежал на деревянном откидном
топчане. Тюремными правилами это не запрещалось. Правда, ни постельного белья,
ни средств личной гигиены выдано не было. Не было и воды. А жара была. Жара и
страшная духота замкнутого пространства.
Третий день заключения.
Официального обвинения пока предъявлено не
было, допросов, по сути, тоже. Интересно, сколько они смогут держать так
иностранного подданного? Ясно же, что у них ничего из этого не выйдет…
Вдруг в коридоре раздались шаги, загремели
ключи и лязгнул дверной засов. На пороге камеры появился Джон Глэб.
- О! – картинно
обрадовавшись, воскликнул Славин и с явным трудом поднялся с жесткого ложа.
- М-да… – выразительно
поведя носом и обведя глазами тесную камеру, пробурчал Глэб. – Не «Хилтон»,
конечно… Но жить можно.
- Главное, знать, для
чего.
- Ну, с этим, я
слыхал, у вас все в порядке.
Глэб
немного помолчал, с нарочито наигранным сочувствием глядя на обливающегося
потом Славина. Затем объяснил:
- Начальник полиции
Стау передал мне, что вы хотели видеть меня. Признаться, я не очень могу
понять, чем я могу помочь вам в вашем положении. Но вы мне симпатичны, Вит. Я
все время ду…
- Садитесь, Джон, –
перебил Глэба Славин. – Здесь душно… я не хотел бы вас долго задерживать.
Поэтому давайте сразу перейдем к делу.
- Странно. Вы говорите
со мной так, как будто вас совсем не удивляет, что я пришел по первой вашей
просьбе.
- Да, честно говоря,
удивляет.
- Ну вот, видите.
- Удивляет, что вы
пришли после обеда, а не с утра. Вчера, когда я через Стау передал свое
предложение, которое вам почему-то больше нравится называть просьбой, я был
уверен, что увижу вас с рассветом. Отдаю должное вашей выдержке.
- Послушайте, Славин,
я понимаю, что вам хочется казаться суперменом, поэтому вы хорохоритесь. Но
поверьте, вы мало соответствуете этой роли. И потом, вы не можете не знать, что
находитесь в стране, где цена человеческой жизни существенно девальвирована
вообще, а в условиях надвигающегося конфликта она падает до самой низкой точки.
- Ну, прям биржа
какая-то.
- Хм… Да, исчезновение
человека на этом континенте процесс, знаете, мало драматичный, даже если он
дипломат, миллионер или политический деятель. Но уж человек вашей профессии…
Глэб
достал из кармана пачку сигарет и протянул Славину:
- Хотите?
Славин
отрицательно покачал головой и спросил:
- Неужели даже
государственных деятелей не щадят?
- Ах… – с видом,
полным отчаяния по поводу местного уровня морали и нравственности, вздохнул
Глэб. – Здесь чтут только тех государственных деятелей, чьи лица изображены на
банкнотах, Вит.
- Да-а?.. Но моя вина
не доказана, Джон.
- Вряд ли кто-нибудь
станет обременять себя доказательствами. Они просто подсадят к вам сумасшедшего
и через пару-тройку ночей, проведенных с ним на этих нарах, вы сочтете за
счастье признать все, что совершили.
- Да кто же эти
монстры, что вершат столь вопиющее беззаконие?
Глэб
невесело усмехнулся, всем своим видом стараясь показать, насколько глубоко он
сочувствует Славину, который, видимо, совершенно не представлял перспектив
своей дальнейшей жизни.
- Это делают не
монстры. Все много прозаичнее, чем вы думаете.
- А если я все-таки не
признаюсь? – после некоторой паузы продолжил упрямиться Славин.
- У них довольно
обширный прейскурант услуг. Представьте себе, что как только за мной закроется
дверь сюда войдут два здоровенных негра, спокойно снимут с вас часы…
- Уже сняли…
- Уже? Ну, значит,
что-то еще. После этого один сядет вам на ноги, а другой задушит. Потом ваш
труп подвесят к решетке, вызовут вашего консула и скажут, что под тяжестью улик
вы покончили с собой. Поэтому я пришел предупредить вас, Вит, чтобы вы…
- Нет, Джон, вы пришли
сюда не за этим. Не за тем, чтобы рассказывать мне жуткие истории о нравах
местной полиции вы пришли, а чтобы меня послушать. И правильно сделали. Скажу
вам… больше: это даже хорошо, что вы сразу изложили, какую судьбу уготовили
мне… Правда, несколько длинно и цветисто, зато откровенно. И это поможет вам
понять, что именно вы должны будете взять на себя заботу о том, чтобы ни один
волос не упал с моей головы.
- Наглость и
самоуверенность погубили много даже очень талантливых людей. Думаю, что и вы не
станете исключением, Вит.
Джон
Глэб держался уверенно, но без вульгарности. Он действительно пришел сюда
совсем не за тем, чтобы рассказывать страшные истории. Глэб давно почувствовал,
что Славин располагает весьма важной информацией. Важной и опасной для него,
Глэба. Но вот что это за информация, насколько она подтверждена и как широко
она уже успела расползтись? Прикончить Славина Глэбу не представляло никакого
труда. Его мало заботило, что за этим мог последовать конфликт между двумя странами.
Но это было бы проблемой Москвы и Луисбурга: не сам же Глэб взялся бы за
устранение сотрудника советского ЧК. Уж что-что, а устранение строптивого
человека с древнейших времен не представляет непреодолимых трудностей. Другое
дело, что Глэб отнюдь не разделял известную максиму: нет человека – нет
проблемы. В политике и разведке это далеко не всегда так.
- Вам нельзя меня
трогать, – сказал Славин, – с этим вы уже опоздали. Позавчера это бы у вас
получилось. Вчера, до моего разговора с консулом – с трудом. Сегодня –
абсолютно исключено.
- Если вы думаете, что
та гонконгская история, на которую вы намекали у Пилар, может произвести на
меня впечатление, вы глубоко заблуждаетесь. Это глупое недоразумение после
долгих лет забвения снова промелькнула на страницах газет, но, заметьте, мое
имя не упоминалось ни разу.
- Ну, этот пробел при
желании можно восполнить. Но мы не будем мелочиться. Верно, Джон? Бог с ним, с
Гонконгом. И на ваших кокаиновых плантациях в Нагонии свет клином не сошелся.
Есть дела посерьезнее.
- Честно говоря, я не
очень-то понимаю, кому это нужно тратить время и, должно быть, деньги, чтобы
собирать всякие небылицы о каком-то там Джоне Глэбе, а потом пугать его тем,
что они могут быть преданы гласности.
- Во!.. Вот теперь мы
как раз подошли к тому месту, с которого следовало бы начать. Прежде всего,
скажу, что мы к вам относимся не так легкомысленно, как вам того бы хотелось.
Вы для нас не просто какой-то там Джон Глэб, а именно тот Глэб, который был в
числе инициаторов, а теперь усиленно форсирует операцию по захвату Нагонии.
- Вы мне льстите, Вит.
К сожалению, я еще не дорос до такой большой политики…
- Ну, я этого и не
утверждаю. Вы действительно не политик, вы – черный коммерсант, прикрывающийся
политикой. Вернее, политической разведкой. Вы человек, несомненно, способный, и
вам кое-что удалось в этой области. Но разведка для вас была и остается
средством на пути к обогащению. Вы довольно ловко дурачили ваших боссов,
заставляли их верить в вашу преданность американскому разведывательному
сообществу…
- Учтите, – прервал
Славина Глэб, – когда вы закончите, я помогу вам совершить не менее интересный
экскурс в вашу жизнь и деятельность. Угу?..
- Я думаю, до этого не
дойдет. Итак, Нагония для вас – это возможность вернуть вложенные деньги и
заработать новые. Для нас – это новые жертвы нагонийцев, возвращение
американских ракет, направленных на нас, а это, в свою очередь, новые расходы,
новые серьезные проблемы для моих соотечественников.
«Ох
уж, эти русские, – подумал Глэб, – сидит на нарах в душной камере, а все рассуждает
о безвинных жертвах и благе для соотечественников». Вслух он сказал:
- Ну, и что же вы
намерены предпринять?
- Не скрою, я хочу
предложить вам отказаться от операции по захвату Нагонии…
- Хм…
- … и убедить свое
руководство в ее неподготовленности.
- Вы феноменальный
нахал, Славин! Сидите в тюрьме по обвинению в убийстве американского гражданина
и разглагольствуете на политические темы.
- Я изо всех сил
пытаюсь вызвать у вас ощущение, что кто-то, совсем недавно с вами говорил уже
на эти темы, но чувствую, что пока это у меня не получается.
- И кто бы это мог
быть?
- Ваш покойный шеф,
Роберт Лоренц.
- Вы хотите сказать,
что могли прослушивать наши разговоры. Не слишком ли?
- Не-ет. Я просто
предполагаю, что такой разговор между вами должен был состояться, потому что тему
для этого разговора Лоренцу подбросил я.
- Что?!
- Да уж так
получилось, не взыщите, Джон. В том числе и ту часть, которая касалась вашего
прошлого и настоящего.
Однако
к такому повороту Глэб все же готов не был. Одно дело – шантаж опубликованием
скандальных историй и совсем другое – если какие-то сведения уже известны
руководству. Если хоть крупица информации прошла через Лоренца выше, то его
смерть сразу же будет связана с Глэбом. А как умеют вцепляться в подозреваемых
федеральные службы, Глэб знал очень хорошо. Тут не помогут и десять русских,
обвиняемых в убийстве.
- Все это пока мало
интересно, – постарался показать равнодушие Глэб.
- Вы правы – самое
интересное впереди. Конечно, нечистоплотность в браке не украшает репутацию
профессионального разведчика. Но это еще грех средней руки. Другое дело –
контрабанда наркотиков. Когда она поставлена с размахом, когда действует
широкая сеть и дело, как водится в таких случаях, порой, не обходится без
убийств. Но и это еще полбеды. В конце концов, это только крах карьеры и
тюрьма. А вот ежели в качестве контейнеров для перевозки кокаина из Непала
использовались похищенные или выкупленные у родителей и выпотрошенные грудные
младенцы – вот тут уже электростула не миновать. Кстати, зная, что вы способны
убрать и Лоренца, предъяви он вам такое обвинение, я не сказал ему о проделках
ваших людей с младенцами в Катманду. Но… все же вы убили его. Ну как, хватит
информации на первый случай?.. Если хотите, могу еще присовокупить сюда историю
ваших связей с неонацистами.
- Докажите.
- Можете быть
абсолютно спокойны: информация подобрана со всей тщательностью, каждый факт
задокументирован и подтвержден. Так что, если эти папки лягут на стол ваших
шефов – им не придется утруждать себя перепроверкой. Все материалы будут
преданы гласности через… простите… через тридцать один час. Вообразите, как
порадуется руководство, когда узнает, что вы подняли руку на старейшего
резидента фирмы.
- Я не убивал Лоренца.
Это вы отравили его.
- Перестаньте
кривляться, Джон: правдивый ответ на этот вопрос получить много проще, чем вам
кажется: совсем недавно в Москве таким же ядом была отравлена известная вам
Ольга Винтер. И не только она… Мне известны внешние признаки его действия, а я
видел, как умер Лоренц и могу сравнивать. Стау подтвердит вам, что я успел
позвонить по телефону из номера Лоренца.
- Вам не доказать
этого.
- Проверяйте диагноз,
который показало вскрытие: инфаркт миокарда с последующим отеком легких. Это
то, что установили местные врачи. Заметьте, я в это время находился в тюрьме.
Яд американского производства и ваши специалисты легко установят это при
повторном вскрытии…
- … С каким
наслаждением я бы тебя…
- Ну что уж теперь
делать? Только давайте лучше останемся на «вы».
Глэб
тяжело вздохнул, уже не пытаясь скрыть охвативший его трепет. Это было хуже,
чем он мог себе представить. Ситуация, кажется, сложилась в духе отсутствия
решения.
- Что я должен сделать?
- Остановить
переворот.
- Но я уже не могу, –
едва слышно и почти с отчаянием в голосе проговорил Глэб. – Правда.
- Ну тогда… Оттяните
его хотя бы на несколько дней – остальное уж наше дело. Немедленно дайте
шифротелеграмму в центр о том, что после посещения Огано и проверки положения
дел, считаете операцию неподготовленной.
- Но вы сказали, что…
вашим все это… Ну, в общем, все, что вы сказали все равно уже известно.
- Известно, – охотно
подтвердил Славин. – Но знать – еще не значит оглашать.
- Но операция полностью
подготовлена. Мне нужны очень веские аргументы.
- На какое число
назначено начало операции? – совсем уже доверительным тоном осведомился Славин,
но Глэб с глубоким вздохом отвернулся и опустил голову. – Ну-у… Впрочем, это
уже не имеет никакого значения – операция не состоится. А солидной
аргументацией станет обнаруженная вами техническая, военная и моральная
неподготовленность Огано и его сообщников. Отсюда, реальная угроза провала
операции и его последствия для престижа США в глазах союзников. И наконец, обильная
пища врагам для нападок на Америку.
«Он
что, с ума сошел? Неужели он сам верит в весь этот вздор? – лихорадочно думал
Глэб. – Ведь если я только заикнусь о чем-то подобном, меня просто вышвырнут из
ЦРУ. Столько времени готовить операцию, регулярно отправлять донесения о
последовательной подготовке и устранении замеченных недочетов – и вдруг… Да
даже ротозей с Бродвея сразу же заподозрит неладное. Он что вообще думает, в
Ленгли заправляют безнадежные идиоты?» Однако Глэбу было не до глубокого анализа.
Сидя на деревянных нарах рядом со Славиным, Глэб будто чувствовал, как печет
его мягкое место электрический стул.
- Но это полностью
противоречит моей прежней позиции, – с трудом переведя дух, пробормотал Глэб.
- Ну, это ничего. Во
имя спасения престижа страны вы перешагиваете через себя. Таким образом, вы
становитесь героем, который ради идеалов американского общества пожертвовал
собственным «Я».
«Да-а,
– вертелось в голове у Глэба. – Скажи уж лучше, сам себе перерезал горло. Такое
геройство не прощают». Глэб представил себе медленно сужающиеся глаза Лао,
становящиеся уже не щелками, а едва заметными, будто разрез бритвой,
трещинками. Будь Глэб самураем, самое лучшее, что он мог бы придумать – это
сейчас же, здесь же разрезать себе живот, следуя мрачной традиции сеппуку.
- Требуйте переноса
операции хотя бы на две недели, – вдохновенно наставлял Славин.
- А какие у меня…
гарантии?
- Только мое слово –
очень тихо, но очень веско молвил Славин, пристально глядя на подавленного
Глэба.
Джон Глэб вышел из камеры, где сидел русский
разведчик, в глубоком раздумье. Впрочем, состояние Глэба можно было назвать
раздумьем, только если наблюдать за ним со стороны. На самом деле Глэб был в
смятении. И это еще мягко сказано. Более всего то, что сейчас происходило в
душе этого человека, следовало бы назвать паникой, метанием в лихорадочных
поисках выхода из очевидно безвыходного положения.
Откуда, как они смогли докопаться до
информации, которая, казалось, была окончательно погребена под останками
давнего прошлого? Или это блеф? Русские умеют блефовать, когда их самих
основательно припереть к стенке. Впрочем, какая разница – блеф это или у них и
в самом деле что-то есть? Это смерть! Причем не та, которой умер достойный
гражданин Америки Роберт Лоренц: почти мгновенной и практически без мучений.
Тут все будет иначе.
Кажется, впервые в жизни Глэб почувствовал
настоящий страх. Конечно, он и раньше знал, что такое страх. Он был одним из
тех людей, для которых страх был чуть ли ни постоянным состоянием. Иногда страх
был даже таким, что мутилось в глазах и начинало болеть под ложечкой. Но тот
страх всегда был мобилизующим. Он приводил к резким, молниеносным, почти
инстинктивным ответным действиям: вместе со страхом были и другие чувства, не
менее сильные. Решительность и быстрота ответа всегда приводили к победе в
яростной борьбе с людьми. А победа давала совершенно неповторимое ощущение
восторга, свободы и легкости. На место страха приходила эйфория. То был острый,
колючий страх, который всегда смешивался с предвкушением эйфории. И никогда не
было состояния отчаяния, чувства бесполезности и бессмысленности сопротивления.
И вот сейчас пришло именно это время: колючий страх, смешанный с предвкушением
эйфории, сменился страхом липким и душным, с которым смешивалась только
отчаянная горечь желчи во рту.
В ушах Джона еще звучали слова русского
кагэбэшника, обвиненного в убийстве гражданина другой страны. Слова уверенного
в своих действиях победителя: он все просчитал, все предусмотрел, он не только считает
себя совершенно невиновным, но и убежден, что добился главного – операция «Факел»
не состоится. Но даже не это заботило Глэба: он отчетливо вдруг осознал – всем
нутром своим почувствовал, каждой клеточкой ощутил, – что ему, Джону Глэбу,
настал конец. Это настоящий и неотвратимый конец. Это крах!
Джон вышел из здания полицейского управления
в состоянии полупрострации. Он не очень отчетливо осознавал, что делает и куда
идет. Он даже не сразу вспомнил, что не зашел к генералу Стау. Кажется, его
однажды окликнул знакомый коммерсант. Кажется, тот пытался заговорить с ним о
предстоящем завтра совещании на предмет планируемой сделки. Кажется, Джон
что-то ему отвечал. Кажется, они даже договорились предварительно встретиться
сегодня вечером в ресторане. Но все это проходило мимо Джона, как поля и
полустанки мимо поезда. За окном мелькают деревья и дома, а в голове стоит не
смолкающий стук колес и качающийся потолок мельтешит перед глазами. Джон лишь
тогда немного пришел в себя – вернее, силой выдернул себя изнутри и заставил
воспринимать окружающий мир, – когда знакомый коммерсант (это был Рассел
Гулверт) спросил его, не случилось ли чего.
Джон был вынужден собраться с мыслями и
ответить:
- О нет, мистер
Гулверт, все в порядке. Видимо, я просто не выспался.
- Однако это же не
может быть основанием для того, чтобы ходить под палящим солнцем без машины и
даже без головного убора, – возразил Гулверт. – Что это с вами, Джон?
- Вы не поверите,
Расс, в машине у меня сломался кондиционер, и в ней стало еще жарче, чем на
улице.
- Хотите, я вас
подвезу? Вы сейчас в отель?
А в самом деле, куда я сейчас? – подумал
Глэб.
Возвращаться в отель он не хотел совершенно.
Более того, он просто боялся вернуться в отель: там телефон, там слишком много
знакомых людей, а ему надо было решить, что делать. Самому. Одному. Хотя бы на
несколько часов надо было остаться в одиночестве. Впрочем…
- Я был бы вам
признателен. Хотя мне надо быть в офисе, но, наверно, будет лучше, если я приму
душ и что-нибудь выпью. А то я и в самом деле расплавлюсь на солнце.
- Садитесь.
До
отеля было, в общем-то, не так уж и далеко, вполне можно было дойти пешком, но
Глэб подумал, что по дороге можно еще с кем-нибудь встретиться. С другой
стороны, Рассел Гулверт подействовал на Глэба отрезвляюще. По крайней мере, в
голове затих гул бессвязных мыслей, и как ни странно прекратилась паника.
- Джон, вечером мы поговорим,
надеюсь, более обстоятельно, – сказал Гулверт, когда они уже подъехали к отелю,
– но я бы хотел еще раз попросить вас, чтобы завтра совещание прошло без
господина Мхомбо.
- Дорогой мистер
Гулверт, вы же прекрасно знаете, что это не моя идея.
- Но ведь вы можете
поговорить с Джадом Ли.
- А разве он в
Луисбурге?
- Вы этого не знали?
- Нет. Я уезжал на два
дня. Когда он приехал?
- Этого я точно не
знаю. Но я знаю, что он вчера был в «Телефоник интернэшнэл».
- Я не стану ничего
вам обещать заранее. Ни сейчас, ни вечером. Но я постараюсь связаться с
мистером Ли.
- Джон, я вас очень
уважаю за то, что вы, порой, можете сделать невозможное… Если захотите. Но
сейчас мне кажется, что вы не вполне осознаете суть вопроса. Поверьте,
отсутствие господина Мхомбо на завтрашнем совещании и в ваших интересах.
- Я в этом не вполне
уверен, однако и с вами портить отношения я не собираюсь. Я постараюсь передать
вашу просьбу мистеру Ли.
- Спасибо.
- До вечера.
Как только Глэб попрощался с Расселом
Гулвертом, так мысли совершенно иного
содержания снова заполнили его голову. Правда, теперь в мыслях появилась
некоторая стройность. Да, Славин проделал серьезную работу. Пилар права – это
опасный противник. И как он умудрился дать столько информации Лоренцу? Лоренц –
старая лиса, он никогда и ничему не верил на слово. И ладно бы один-два факта –
это еще более или менее правдоподобно. Но тут целая лавина обвинений за такой
короткий срок. Лоренц никогда бы не поверил, если до него все это дошло на
уровне слухов. Тут что-то не то. Эти сведения дошли до Лоренца по надежным
каналам, которым он полностью доверял. Тем более, накануне такой важной
операции. Кому-то необходимо было расколоть резидентуру американской разведки в
решающий момент, и это Лоренц обязан был понимать. Любое, даже незначительное
сомнение в источнике неизбежно должно было бы насторожить такого опытного в
политических интригах человека, как Лоренц. Следует отдать должное Славину:
найти подходы к Роберту Лоренцу для него было не менее трудной задачей, чем
собрать сами улики против Глэба.
Глэб ходил взад-вперед по гостиной своего
номера. Он выключил все телефоны и запер дверь. Портье он сказал, что сильно
устал, хочет несколько часов отдохнуть и просил, чтобы его не беспокоили. Но
при этом сам Глэб невольно посматривал на телефон: ему могли позвонить очень
многие и среди них очень важные люди. Кроме того, сейчас он был резидентом.
Ладно, думал Глэб, сейчас не это самое
главное. Пока я еще резидент ЦРУ. И пока еще никто не знает, что резидентом мне
осталось быть не долго. Мне и Глэбом быть осталось не долго. Джоном Грегори
Глэбом. Если я хочу жить, конечно.
Гм. Славин.
Дурак он все-таки, этот Славин.
С другой стороны, правда, а что ему еще
оставалось делать? В Нагонии кризис: не сегодня – завтра правительство Джорджа
Гриссо будет свергнуто. В Москве работает агент, передающий секретнейшую
информацию. Начальство, надо понимать, в бешенстве. Делать нечего – надо найти
и разорвать слабое звено. К Лоренцу подходов нет никаких. Остается только Глэб.
Ух! Старый пень… Да-а… Если б я знал, что это Славин подбросил Лоренцу
информацию обо мне, то, может быть, я и не стал бы его подставлять. А что это
дало бы? Вряд ли на свободе он был бы добрее. Нет, то, что Славин сейчас под
арестом – это мне только на руку. Правда, этот кагэбэшник думает, что я его
сейчас же вытащу – деваться, мол, Глэбу некуда. Думает, если взял меня за
горло, то сам останется цел. Нет уж, это вряд ли. Тут ты, мистер Славин, сильно
просчитался. Думаешь, насобирал против меня кучу грязного белья – и дело
сделано. Глупец ты, братец Славин. Неужели непонятно, что ты мне просто не
оставил выбора?
Операции такого масштаба (переворот в
иностранном государстве!) не делаются одним человеком. Да будь я, Джон Грегори
Глэб, даже самим директором ЦРУ, сейчас я бы уже ничего не смог сделать. Армия
задействована, флот, коммандос Огано под ружьем. Банкиры, политики, бизнесмены
– все ждут только начала. И тут Глэб вылезает со своими «сомнениями». Да от
Глэба за полчаса мокрого места не останется. Даже перенос операции практически
невозможен. Это должно быть ясно и ежу. Тот же Лао первым отдаст приказ
прикончить Джона Глэба. И будет прав, надо заметить. Я бы тоже прикончил.
А Славин думает, что поймал Глэба, и больше
нет никаких проблем. Проблема у тебя как была, так и осталась. Только теперь я
знаю, кто и где мой настоящий враг. Ты все мне рассказал и дал мне время. Все,
не все, но сейчас мне и этого достаточно. Сколько ты говорил, 31 час? Ничего,
сутки у меня еще есть: обложенный со всех сторон лев – еще не убитый лев.
Глэб снова покосился на телефон.
Что ж, если Глэба загоняют в угол, то пусть
потом пеняют на себя, когда разобьют лбы об стены.
Он включил телефон и набрал номер.
- Алло.
- Пилар? Здравствуй,
девочка.
- Джон! Господи, куда
ты пропал? Тут все обыскались тебя.
У
Глэба невольно екнуло сердце, но он взял себя в руки.
- И кто же меня искал?
- Это не телефонный
разговор. Ты где? В отеле? Я сейчас к тебе приеду.
- Да, приезжай. Но в
отель не надо. Подъезжай на площадь к Глухому переулку. Помнишь ресторанчик «У
Карлуччо»?
- Да, конечно, помню.
Но что случилось?
- Вот и умница. Все в
порядке. Пока все в порядке. У нас еще масса времени, но ты правильно сказала,
что это не телефонный разговор. До встречи.
Джон
положил трубку и постоял немного, собираясь с мыслями. Это хорошо, что этот
дурень Гулверт меня привез в отель, подумал Глэб. Я уже было собирался сделать
глупость. А глупости мне сейчас делать нельзя. Он быстро прошел в спальню,
открыл сейф и покопался в нем, выбирая наиболее важные документы. Папка бумаг
оказалась довольно внушительной. Потом он открыл другой сейф и взял
заготовленные паспорта и все наличные деньги. Он снова терял свои вложения –
это неизбежно, но он уже смирился с этим
в душе: снова все надо начинать сначала, но для начала надо остаться в
живых. Главное, не суетиться и не делать резких движений.
Пилар
ждала его немного в глубине Глухого переулка, за лесами ремонтируемого здания.
Молодец девочка, подумал Глэб, все схватывает на лету. Он сел в машину рядом с
Пилар. Небольшой чемоданчик Глэб положил на заднее сиденье, а кейс поставил
между ног.
- Ты куда-то собрался
уезжать, Джон? – спросила Пилар, наблюдая за тем, как тот устраивается в
машине.
- Я думаю, что это
будет полезно для здоровья.
- Может быть, ты
все-таки объяснишь, что происходит?
- Да, конечно. Но ты
говорила, что меня кто-то искал.
- У меня такое
ощущение, что большинство из тех, кто тебя искал, тебя уже не интересуют, –
сказала Пилар и, немного помолчав, добавила, – Звонил Уэлш и, как мне
показалось, он был несколько расстроен твоим отсутствием.
- Он знает, где я был.
Глэб
закурил сигарету, дал прикурить Пилар, и они немного посидели молча. На город
резко опустилась ночь. Небо высветили звезды.
- Впрочем, ему, скорее
всего, действительно придется расстроиться, – пресным голосом вновь заговорил
Глэб.
- Это как-то связано с
Зотовым?
- Нет. Это связано со
Славиным.
- Славиным? –
удивилась Пилар. – Он же в тюрьме.
- Да, в тюрьме. И,
надеюсь, выйдет оттуда не скоро. Но… Это он подбросил Лоренцу информацию обо
мне.
- Не может быть. Как
он смог подобраться к Лоренцу?
- Это уже не важно.
Вернее, это пока не важно. Важно то, что у него есть документы. И судя по тому,
как он себя держит, документов у него много.
- Это он тебе сам
сказал?
- Да. Я разговаривал
сегодня с ним в его камере.
- Ты ему веришь?
Глэб
выбросил окурок в окно и достал новую сигарету.
- Видишь ли, в данном
случае от моей веры зависит не спасение моей души, а спасение моей головы.
- Но ведь он наверняка
предложил тебе какие-то условия, если стал с тобой говорить.
- Условие – отмена или
перенос срока начала операции «Факел».
- Так почему бы тебе
не согласиться? – воскликнула Пилар.
- Как ты думаешь, что
лучше: электрический стул после следствия и суда или перерезанное горло без
следствия и суда, но после «разговора» с головорезами Лао и Огано?
- Что за ужасы ты
говоришь, Джон? – явно испугавшись, сказала Пилар.
Они
снова замолчали.
Пилар
начало знобить. То ли от ночного холода, то ли от нервного потрясения. В конце
концов, жизнь на грани для этих двух людей была естественной и привычной, но,
видимо, нет на свете человека, который способен был бы заглянуть за грань
совершенно бесстрастно. Пилар знала Глэба много лет и была уверена, что тот уже
принял решение. Но для нее услышанное оказалось все-таки неожиданностью.
Слишком много придется потерять, если потребуется снова все бросить, чтобы
спасти жизнь. Глэб будто прочитал ее мысли:
- Глопения, я думаю,
тебе следует остаться здесь. Во всяком случае, на тебя у Славина могут быть
только косвенные улики.
- Это меня
успокаивает, – угрюмо ответила Пилар.
- Не бойся. Сейчас он
тебе никак не сможет повредить. Ему нужна отмена операции – иначе ему его же
боссы голову оторвут. А операцию, как он вбил себе в голову, могу отменить
только я. Собственно, никого другого у него под руками и нет. Но только этот
индюк решил, что я у него уже в руках. Нет. Он умен, но все-таки не очень.
Обрадовался, что может меня прихлопнуть, собрав на меня улики, и поспешил мне
все это рассказать. Воистину, жажда расправы над врагом и ожидание неизбежного,
как кажется, успеха играют с нетерпеливым мстителем злую шутку.
- Что ты имеешь в
виду?
- Он не оставил мне
выбора: либо я отменяю или задерживаю «Факел», либо он публикует информацию обо
мне. Если информация попадет в печать, то это электрический стул. Если я
задерживаю «Факел», то Лао и Огано с меня кожу с живого сдерут – для них
«Факел», по сути, вопрос жизни и смерти. Странно, как этого не понимает Славин?
– Подумав, Глэб добавил, – И хорошо, что он этого не понимает. Он дал мне
время.
Они
посидели немного молча. Потом Глэб снова закурил и сказал:
- Глопения, отвези
меня в домик за городом. Видишь, пригодился вот. Я позвоню оттуда генералу Стау,
и мы что-нибудь придумаем для мистера Славина. А ты возвращайся в город. Думаю,
это еще не последняя моя операция… В отличие от полковника КГБ.
