Все чаще приходится слышать и читать высказывания
о том, что уровень образования в Советском Союзе был объективно высоким и, не в
пример нынешнему, много более качественным. Так ли это?
Я не знаю, как оценивают свое собственное образование
современные россияне, и не знаю, как они оценили бы его применительно ко мне. Сам
же я считаю, что уровень моего образования недопустимо низок, чтобы можно было
считать себя со всем основанием образованным человеком.
Во-первых, я получал свое образование без
отрыва от производства – вечернее отделение. Я очень хотел получить высшее
образование! Я был рад, что мне удалось поступить хоть на вечернее отделение –
шансов на дневное обучение у меня не было никаких ровным счетом, даже при том
уровне снижения требований, которое уже в те времена отчетливо наблюдалось.
Во-вторых, следует сказать несколько слов о
тех моих личных обстоятельствах, которые не могут являться предметом гордости
даже при самом необузданном самомнении.
Мать у меня была практически полностью
безграмотной крестьянкой, волею великих государственных потрясений заброшенной
в столицу. Она едва могла читать. Писать же она, можно сказать, и не умела
вовсе. Даже поставить роспись в паспорте. Это прямое следствие политики 30-х
годов: маленькой девочкой она фактически была выброшена на произвол судьбы –
без жилья, без еды, без элементарных средств к существованию. Можно сказать,
это чудо, что она вообще осталась жива. Потом война, потом скитания по стране в
поисках куска хлеба. И постоянная беспросветная нищета. Как ей удалось получить
хоть два класса образования, остается загадкой.
Отец мой до 50-х годов был профессиональным
военным. Войну начал в звании майора и в должности начальника штаба полка. В
43-м контузия, плен, побег, партизанский отряд. Но с армией пришлось
расстаться. Что там произошло на самом деле, я не знаю, но после 48-го и до
53-го я понятия не имею, где был отец и что с ним было. Знаю только то, что с
середины 50-х отец стал работать на стройке: Москва бурно строилась, рабочих
было полно со всей страны, не говоря уже о пленных немцах – это даже похлеще
нынешнего всплеска гастарбайтерства. Там они с моей матерью и познакомились.
Конечно, отец был не в пример матери более
образованным человеком, но вынужден сказать, что к своим 50 годам (моему
рождению), он, видимо, уже основательно устал от жизни. Во всяком случае, у
меня не сложилось впечатление, что я был радостью в семье. Скорее всего, я был
неизбежной и далеко не самой желанной необходимостью: родился – не убивать же.
Отец мною практически не занимался. Нет, он всегда был в семье (когда не был на
работе), и я всегда был подле родителей, они меня одевали, обували и кормили –
в этом отношении не может быть никаких сомнений и даже тени претензий. Упаси
Бог! Но вот что касается воспитания и тем более образования…
Я не знаю, почему родители категорически
отказались отдавать меня в детский сад. Мать говорила, что это исходило от
отца. Но результат оказался весьма отрицательным: к моменту поступления в школу
я не мог ни читать, ни писать. Мало того, в школе первая моя учительница
(Александра Сергеевна, фамилию не помню, если даже и знал) буквально с первого
же дня меня просто возненавидела. В школе я оказался, как котенок, брошенный в
питомник со свирепыми смотрителями (не в питомник даже, а на живодерню). Не
стану рассказывать всю драму детства: может быть, это и интересно с точки
зрения литературной романтики, но это слишком далеко в стороне от обсуждения
вопроса о качестве советского образования. Могу сказать лишь то, что это
качество с первых же дней врезало мне по всем моим пяти чувствам со всей
пролетарской принципиальностью. Читая много позже воспоминания некоторых известных
деятелей, у меня невольно возникали параллели своих первых лет в школе с годами
жизни детей врагов народа – «членов семей врагов народа», ЧСВН (был даже
специальный термин в административно-политической номенклатуре). Формально я,
конечно, таковым быть не мог (насколько мне это известно), но первая моя
учительница относилась ко мне так, будто я не только ЧСВН и даже сам «враг
народа», но ко всему еще и опасно заразен. Психика моя была подавлена
безвозвратно, а главное, деформирована настолько сильно, что лет до 35 я сам к
себе относился, как к человеку второго сорта, к человеку, которому в принципе
не дано постичь высшие сферы человеческих знаний.
Это первый сюжет об отечественном
образовании. Я могу только догадываться о причинах жестокой ненависти моей
первой учительницы: класс был довольно сильный и, насколько я знаю, минимум до
трети состоял из детей докторов наук и профессоров. К ним Александра Сергеевна
относилась чуть ли ни с подобострастием, будто специально подчеркивая разницу
между ними и мной. Конечно, не я один был в классе двоечником, но тут, надо
понимать, играло роль еще одно обстоятельство: я жил не в том микрорайоне,
который формально (или негласно) был приписан к данной школе – родители меня
как-то туда пропихнули. Я очень отчетливо помню первые детские чувства от
безжалостных (но, надо думать, искренних) слов Александры Сергеевны: «Мало
того, что приходится возиться с детьми алкоголиков, так еще этих навязывают». «Этих» было сказано
так, будто «эти» хуже даже самих алкоголиков – эсемоно.
Разумеется, тогда ничего я понять не мог,
кроме того, что был лишним. Изгой в восемь лет! А я читаю о воспоминаниях ныне
признанных деятелей культуры и науки, пронизанных такой глубокой
признательностью и нежностью к первым учителям, что слезы на глазах
наворачиваются. Слезы на глазах у меня наворачиваются и от моих собственных
воспоминаний о школьных годах. Но по совершенно другой причине. Я до сих пор не
могу понять, по какому признаку учителя делили своих учеников на любимых и
ненавистных. Я до сих пор не могу понять, в чем я был виноват перед своей
первой (да и последующими) учительницей, что вместо доброты и знаний она
обливала меня презрением и откровенной ненавистью. Последние слова, которые я
услышал в своей школе, были слова той же Александры Сергеевны: «Дай слово, что
ты уйдешь из школы, тогда я поставлю тебе тройку». Это было на экзамене после
8-го класса. При этом следует особо подчеркнуть, что я не был хулиганом. Я
всегда был тихим и старался быть неприметным. Ни о каком облегчении учителей
при избавлении от сорвиголовы в моем лице речи быть не могло в принципе – по
поведению у меня всегда были только пятерки.
Нечего и говорить, что с таким багажом
знаний и таким качеством образования у меня был единственный путь – ПТУ. Ну,
ПТУ – это отдельная и весьма специальная тема, по которой можно написать тома
исследований. Думаю, здесь распространяться на счет качества образования в ПТУ
смысла нет: полагаю, еще немало осталось живых людей, в достаточной степени
осведомленных об отношении добрых граждан Советского Союза к горбатому
порождению социализма в виде пэтэушников. Но это тоже часть качества отечественного
образования. В ПТУ была собрана в подавляющем большинстве отъявленная шпана:
будущие алкоголики, тунеядцы и даже бандиты – минимум троих помню, которые
очень скоро после выпуска были отправлены в места отбывания по первому разу
(впрочем, один, если не ошибаюсь, туда отправился еще из ПТУ). Зачем и кому
нужна была такая форма образования? Идея, безусловно, верная и, бесспорно,
благородная, – но толку? Лавры первых советских принудительных образовательных
учреждений для беспризорников не давали покоя? Из своей группы я знаю только
одного, кто попытался после ПТУ поступить в техникум. Во всяком случае, он
вдохновенно об этом говорил. Дальнейшую его судьбу я не знаю. Некоторые, как и
я, осели на заводе, но большинство разбежались, кто куда, ибо работать, как и
учиться, не хотели совершенно.
Это второй сюжет об отечественном
образовании. Это не выдумка – это моя жизнь. Это правда! Сейчас я часто
задумываюсь над тем, чем бы я мог быть, и как бы сложилась моя судьба, если бы
родители могли заложить начало, а школа сочла бы для себя возможным выявить во
мне и развить способности. Их надо было только найти. Я убежден, что
способности могут отсутствовать в принципе только у физически нездоровых детей
с отклонениями в развитии мозга. Все здоровые в этом смысле люди обладают
способностями, без всякого сомнения. Просто свое дело надо делать честно
всегда, а там, где это касается детей любая недобросовестность, даже самая
малая, сравнима с преступлением – такая недобросовестность может сломать
человеку жизнь. Это как посадить человека в тюрьму по ложному обвинению или
преступной бездарности следователей и судей.
Я не хотел бы, чтобы сложилось такое мнение,
что я ненавижу весь мир за свои переживания в детстве, а себя считаю
несправедливо униженным безвинным мучеником. Ореол мученика я не хочу к себе
примерять, хотя и факт, что детские мои годы назвать счастливыми можно с очень
большой натяжкой. Здесь много важнее другое: я был всего лишь один из миллионов
лопоухих мальчишек[1].
Происхождение хотя и пролетарское, но никому не интересное, здоровье слабое,
явных дарований, на которых можно было бы заработать имя великого педагога, не
было – заурядность. Один из миллионов муравьишек. Сломает ножку – не беда (как
у Цоя). Люди в государстве нужны, чтоб работали и платили налоги. А
способности, которые еще надо искать да развивать – кому это надо? Возиться с
этим.
Критикуя исключительно Советский Союз и
отношение к людям в нем, я не хочу утверждать, что это исключительное свойство
именно русской нации. Может быть, на западе или у арабов еще хуже. Индусы вон,
вообще разделены на касты. Если ты агхорипантхи, то все – от рождения и на всю
жизнь обязан питаться падалью. Но если брахман, то почести от рождения и по
жизни обязательны. Но я-то родился и живу не в западе, а в России, в стране,
которую с детства три с лишним десятка лет считал лучшей в мире. Этой страной я
гордился, а если б была война, не дай Бог, отдал бы за нее жизнь, не
задумываясь, как в кино про войну, в которой воевал отец. А сейчас думаю, что
если б погиб я на войне за честь любимой своей родины, то как родился, ничего
не понимая, так бы и помер дураком. И никому не было бы до этого никакого дела,
кроме ближайших родственников, может быть. Однако к этому мы еще, может быть,
вернемся: к дуракам, к месту дураков в составе государства и к тому, что такое
есть государство и зачем оно на самом деле.
Применительно к качеству отечественного
образования я позволю себе изложить третий сюжет, тоже из личной жизни, из
собственного опыта.
Мне все же удалось поступить в институт. С
большим трудом, конечно, и когда я уже практически утратил всякую надежду, но
поступил. Прочитав все, что я написал о себе выше, можно задаться вопросом: а
учился ли он на самом деле в институте? Из того, что там написано, со всей
очевидностью следует, что к институту меня не должны были бы подпустить даже
близко. И все же это правда – в институте я учился, могу показать диплом.
Родине были нужны, пусть и мелкие, неприметные, но герои. Кадры! Кадров не
хватало катастрофически. Если рабочие еще были, то на должность технолога и 160
руб. в месяц заманить было очень сложно. Поэтому в институтах вступительный
конкурс оказался снижен, видимо, даже под всякие разумные пределы (об этом мне
не раз доводилось слышать отчаянные восклицания профессоров).
Первые два года для меня были сущим
кошмаром. Как я выдержал то напряжение, мне и самому до конца не ясно. Наверно,
я очень хотел получить знания – это отдельная история, полная страданий и
трагизма. Сейчас же я хочу рассказать вот, о чем: первые четыре семестра среди
прочих дисциплин мы изучали матанализ и физику. В первый семестр по матану
проходили пределы, последовательности, и понятие функций. Во второй –
дифференциальное исчисление и начальные понятия об интегралах. Третий – кратные
интегралы, понятие рядов. В четвертом вместо матана появились две новые
дисциплины: системы дифференциальных уравнений и ряды Фурье.
По физике. Первый семестр – физика твердого
тела: механика, кинематика, статика. Второй – электромагнетизм. Третий –
оптика. Четвертый – физика ядра. Параллельно – термодинамика, самостоятельным
предметом.
Итак, по матану в первом семестре мы только
начали осознавать смысл идеи бесконечно малых величин. По физике в это же самое
время доцент кафедры физики, кандидат физ. мат. наук (в те времена) Олег
Иванович Суров выписывал на доске импульсы в дифференциальной скалярной и
векторной форме, моменты инерции тем же языком и прочее. Во втором семестре по
математике мы только подошли к основам дифференциального исчисления, а по
физике – в полный рост система уравнений Максвела. Если не ошибаюсь, это четыре
уравнения в интегро-дифференциальной векторной форме с применением операторов
набла, Лагранжа, Лапласа и т.д. Многие ли после института способны вспомнить,
что такое оператор набла? Скажу честно, на первом курсе во втором семестре я
понятия не имел не только о набла (в частных производных), но и вообще, что
такое операторы.
А вот теперь внимание! Вопросы: кому и зачем
нужна такая система обучения, когда по определению ясно, что важнейший
практический материал усвоен не будет? Неужели кому-то в голову могли
закрасться хотя бы мизерные сомнения, что в природе просто не существует
человека, способного понять в приложениях то, о чем у него нет даже базовых
понятий? Как можно строить программу обучения в терминах высшей математики,
когда обучаемому еще только начинают рассказывать основы этой математики? При
этом преподаватели и по математике, и по физике были, я считаю, специалистами
высшей квалификации. О.И. Сурова я даже до сих пор помню (в отличие от многих
других преподавателей) и глубоко уважаю. Но кому нужно такое образование? Это
же в точности, как у Райкина: специалист по пришиванию пуговиц, по рукавам, по
карманам… А то, что костюм не то что носить – одеть нельзя, это вроде бы как
даже странно обсуждать. Зачем? Математика есть, физика есть. Никто не обещал,
что будет легко. Но ведь образование – это же не конструктор Лего, куда захотел
– туда и прилепил. Это комплекс знаний, где одни знания и навыки являются основой
и инструментом для постижения других.
Но это не единственный ляп в отечественном
образовании, которое я мучился получить. Во втором семестре был предмет под
названием линейная алгебра. Основой ее является матричное исчисление. Нам
именно эту основу и дали. И только! Это линейная алгебра? Но ведь понятие
матриц и операций над ними – это лишь седьмая часть учебника в страничном
исчислении. В смысловом – я даже и не берусь оценивать. Линейные (аффинные)
пространства, евклидовы пространства, решение систем линейных уравнений методами
Крамера, регуляризации Тихонова и итерационными. Наконец, это тензоры и теория
групп. Зачем вообще нужно давать материал, который неизвестно, к чему может
быть применим? Может ли кто-то объяснить все это из тех, кто полностью уверен в
высоком качестве отечественного образования? Может быть, у тех, других была
идеально продуманная и сбалансированная программа обучения? Может быть, я по
своей ограниченности не понял чего-то принципиально важного, упустил что-то? В
конце концов, зачем вообще нужна вечерняя форма обучения, когда студент
приходит вечером полумертвый от усталости? Молодость, конечно, все трудности
преодолевает, но ведь это же не образование, а суррогат.
Я не знаю, как было в иных институтах, а у
нас я видел, как сдавали экзамены даже дневники. В частности, однажды мне
пришлось сдавать термодинамику с дневным потоком и не своему преподавателю. К
счастью, к тому времени я уже преодолел стартовый ступор непонимания, и сдать
экзамен мне не представляло большого труда, но зато я стал свидетелем, как
дневники(!) вытягивают тройки. На том экзамене произошел казус. Экзаменатор,
уже в солидных годах профессор, которого я видел в первый и последний раз в
жизни, принялся гонять меня по дополнительным вопросам после ответа по билету.
При сдаче «своим» преподам такая экзекуция предпринималась только в случае
неответа на билет, чтобы хоть как-то натянуть тройку. Сидя радом с профессором,
я пыхтел над его допами и наблюдал довольно жалкое зрелище из двух дневников. В
принципе, как я понимаю, они по вечерним требованиям тройку с грехом пополам
наскребли, а на допах сели крепко. Возможно, так профессор отлавливал
шпаргальщиков – ну, в самом деле, не бегать же солидному ученому по столам, не
копаться же в штанах. Короче, когда профессор взял мою зачетку, он даже очки
снял: вы вечерник?! Так что же вы молчали? А дневникам он сказал так: пока вы
мне не ответите так же, как он, вы не получите у меня даже двойки. Из аудитории
мы вышли вчетвером (я сдавал со своим другом, Витькой Михайловым) вместе с теми
дневниками. Нам он поставил по пять баллов, а дневникам отдал зачетки, не
слушая оправданий. Мы с Витькой были вполне довольны – проблем впереди не
предвиделось, – а вот дневники смотрели на нас с такой злостью, что я подумал,
был бы я один, они бы меня поколотили.
Однако этот пример жесткой принципиальности
профессора был единственный и, скорее всего, чисто воспитательный. Просто
профессор обалдел от неожиданности и, очевидно, растерялся, понимая, что в
принципе со всех надо спрашивать одинаково, но по смыслу ясно, что вечерник не
может быть равен дневнику. Если б мы подошли отдельно от дневников, он бы
глянул в наши зачетки и отпустил с миром без всяких допов и не вызывая
ненависти дневников. А так у него не было выбора из педагогических соображений.
Тройки же ставились в массовом порядке, причем даже в таких случаях, когда
нельзя было ставить даже двойку. Шендерович по этому поводу очень точно сказал:
«Если я ему поставлю сейчас двойку, так ведь он же придет ко мне снова»! Но я
никогда не понимал, зачем ставить тройку, если всем ясно, что тем самым
преподаватель просто извиняется перед всем миром: «Я понимаю, что этот студент
ничего не понимает, но я тоже человек – я просто смертельно устал от него.
Простите меня – их больше».
Но ладно. Я сдавал матан, дифуры, физику,
сопромат и т.д., писал РГР и курсовые – я хотел получить знания! Но зачем? К
пятому-шестому курсам я вдруг понял, что все это, вообще говоря, никому не
нужно. НИКОМУ! Это было потрясение, как бы пафосно это ни звучало. Это не нужно
преподавателям: для одних из них это обуза, от которой, увы, нельзя избавиться,
как от командировки на овощную базу, для других – своеобычная рутина и тоска
повседневной жизни, потому что, кроме возни со студентами, в науке им делать
нечего. Это совершенно не нужно на производстве. Когда я по молодости и
глупости решил блеснуть знаниями и рассчитал с использованием кратных
интегралов необходимый расход этилового спирта для промывки кислородной системы,
начальник техбюро подошел ко мне и дрожащим голосом сказал: «Ты так больше не
делай. Во всех службах завода от твоей записки с людьми случилась истерика». Да
и в самом деле, кому нужны эти интегралы, если спирт веками отмеряли по
потребности, и всем без всякой математики было ясно, что какими бы нормы расхода
ни были научно обоснованными, спирт все равно будут применять исключительно
внутрь и в качестве «твердой» валюты? Я долго сопротивлялся, но в конце концов,
тоже вынужден был признать, что ЭТО образование не нужно и мне. Зачем оно такое
нужно, если спустя уже три-четыре года я забыл, что такое ряды Фурье, не имея
ни малейшей возможности их применить? Какие там ряды!? Сейчас я пытаюсь с
огромным трудом снова запихивать уже в старческую, по сути, голову простейшие
сведения об интегралах и функциях нескольких переменных – я вышел из института,
а 90% полученных знаний был вынужден забыть за ненадобностью. Только представить
себе весь ужас этих слов: был вынужден забыть полученные знания!
И все это можно называть качеством
отечественного образования?
На такой цинизм я все-таки не способен. Меня
всю жизнь обучали этому главному предмету, но я его так и не усвоил. И надеюсь,
уже не усвою никогда.
По поводу качества отечественного
образования можно еще говорить много и можно привести множество примеров не качественности
образования, а показушности его предоставления. Это была доктрина партии –
первое в мире истинно народное государство должно быть самым образованным в
мире. Плохо то, что люди быстро забывают
даже то, чем сами же были недовольны ранее. Времена поменялись – надо найти
врага и заклеймить его в назидание потомкам. А то, что ранее считалось
постыдным и безобразным, теперь либо тихо забывается, либо и вовсе возводится в
ранг добродетелей. Я вообще не понимаю, причем здесь Запад и Америка, когда речь
идет о российском образовании. Ведь даже во времена глухого застоя, в 70-80-е
годы, когда даже чихнуть громко было нельзя, без опасения попасть по статью
уголовного кодекса, даже тогда все-таки на экранах телевизоров показывали
Райкина. «Образование у меня какое? Заушное у меня образование. Это значит,
меня за уши тянули. Высшее заушное образование». Безобразное качество
образования имело массовый характер. И это факт, который признавался даже
государственными руководителями. Так как же можно сейчас все это забыть?
Однако и это не все. Интересно обратить внимание
на другое. Причем не столько интересно, сколько обидно. Стивен Вайнбер
(нобелевский лауреат за разработку электрослабой теории) в своей книге «Мечты
об окончательной теории» упоминает множество авторов и ни одного советского,
кроме, может быть, Тамма и Ландау. Антисоветчик? Заклятый русофоб? Не думаю.
Тем более, что русских он все-таки не забыл. Он рассказывает историю
подтверждения своей теории в экспериментах. «Еще до стэнфордского эксперимента
группа физиков их Новосибирска сообщила о наблюдении ожидавшейся асимметрии в
висмуте. Но, к сожалению, мало кто обратил внимание на это сообщение до
появления результатов в Стэнфорде, отчасти из-за не очень высокой репутации на
Западе советских физиков в отношении точности экспериментов». Этой фразой
сказано все! Уж кто-кто, а Вайнберг был кровно заинтересован в подтверждении
своей теории, когда все могло повернуться еще и так и этак. Ему важно было
иметь результат эксперимента! Но как можно доверять результатам, если репутация
ученых не слишком высокая? Так в данном-то случае речь идет не о каких-то
инженерах вроде меня, которые через три года забывают интегралы – речь идет о
профессиональных ученых, причем гордости советской науки. Новосибирск! Этих-то
людей, уж как ни крути, за уши не тянули при обучении. Так почему же тогда их
репутация на Западе не высока?
Тому множество причин. Но главная, я считаю,
в том, что у нас всю жизнь была гонка за показателями: любой ценой к годовщине
Октябрьской революции! И не важно, что это: заливка бетоном фундамента под дом,
сбор урожая (чтоб сгноить его потом под открытым небом), открытие
фундаментальных законов физики или выпуск энного числа занаряженных по
идеологическим соображениям «дипломированных» специалистов.
Я могу массу примеров привести,
доказывающих, что отечественному образованию следовало доверять с очень большой
осторожностью. И из анализа взрыва Чернобыля, и по гибели подлодки «Комсомолец»,
и по катастрофе на атомном крейсере «Петр Великий», и по истории создания
ракетно-космической техники. И ведь дело-то не в том, что я задался целью
опорочить все, что было в Советском Союзе от пьяных водопроводчиков до
академиков с мировыми именами. Нет! Не хочу я никого порочить. Я разобраться
хочу.
Почему на десять инженеров на заводе восемь
не могли без грамматических и орфографических ошибок составить технический акт?
Почему в институтах учились десятки и сотни тысяч, а девять десятых потом
уходили куда-то совершенно не по специальности? Почему меня десять лет мучили
по больницам дипломированные медики, а потом, когда они мне и я им вконец
надоели, сказали: ничего, мол, проживешь, сколько проживешь, а там, как Бог
даст?
[1] Слово «мальчишек» в данном случае следует
понимать как фигуру речи, девчонки, разумеется, тоже были в сопоставимых соотношениях.
